«На улице Пушкина около одного из домов мы нашли три схрона с патронами времен Гражданской войны, которые пролежали там больше ста лет. Сразу набрали 112, приехала полиция, изъяла боеприпасы».
Археология — наука, изучающая прошлое по вещественным источникам и материальным объектам — в массовом сознании обычно связана с образами Индианы Джонса и Лары Крофт, либо с дальними экспедициями на места исчезнувших городов или жестоких боев минувших войн. На самом же деле археологов вполне можно встретить и в центре оживленного города — как, например, сейчас в Челябинске, на улице Пушкина. Там, где еще в XVIII веке селились первостроители древней Челябы, собираются строить жилую высотку — но прежде чем будет вырыт котлован, стройплощадку должны обследовать ученые.
Этим и занимаются специалисты «Межрегионального центра археологических исследований» (МЦАИ) — коммерческой структуры, где трудятся ученые-археологи. Ее директор, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН им. Н. Н. Миклухо-Маклая Егор Китов рассказал CHEL.DK.RU о том, что такое бизнес на археологии — и какие в нем бывают «подводные (хотя, более уместно сказать «подземные») камни».
— Не будет преувеличением сказать, что когда встают рядом понятия «археология» и «бизнес», возникает определенный образ: это те, кто достают из-под земли некие ценности и затем продают их. А что на самом деле представляет собой коммерческая археология?
— Коммерческая археология — это, по сути, такой же бизнес, как и любой другой: с заказчиками, контрактами, договорами, обязательствами сторон. Нам заказывают археологические исследования на определенной территории, которая имеет обременение — мы их проводим. Это если по-простому, а в целом работа в хоздоговорной археологии очень сложная, со сложной логистикой, написанием научной документации и нюансов, в том числе юридических, довольно много.
Мы основали нашу компанию в Тамбове в 2018 году. Начинали с простых работ — проведения археологических разведок и только потом уже начали заниматься более сложными видами работ — наблюдениями и раскопками. Следующим этапом мы вышли за пределы Тамбовского региона. Сейчас мы много где работаем: это и Поволжье, и Центральная Россия, были исследования в Калиниградской области, и вот сейчас мы начали осваивать Южный регион и Урал.
— Вас прежде что-то связывало с Уралом?
— Да, я здесь служил — в ЧВВАКУШе. По первому образованию я — военный летчик, параллельно учился на историческом факультете в Самарском педагогическом университете, но затем по службе перевелся из дальней авиации в Челябинск, летчиком в учебный полк на Ту-134, и решил закончить обучение на историческом факультете в ЧГПУ. После окончания истфака, а затем, параллельно со своей службой еще и работал по совместительству старшим научным сотрудником музея-заповедника «Аркаим» и был аспирантом в Москве.
В 2009 году я уволился и перебрался в столицу. К тому моменту у меня уже была почти написана кандидатская диссертация на основе материалов, собранных на Аркаиме, и я защитил ее в Институте этнологии и антропологии РАН, где до сих пор и работаю над темами физической антропологии от бронзы до средневековья по аридным зонам Евразии.
В Институте археологии в Алматы я создал и до недавнего времени возглавлял лабораторию физической антропологии. Долгое время работал с коллекциями в Казахстане, Киргизии и Узбекистане — исследовал кочевые культуры раннего железного века. Также была создана археологическая экспедиция в Каракалпакии (Республика Узбекистан). В 2018 году проанализировал свои возможности, пути развития и пришел к выводу, что накопленный опыт и связи можно перевести в другое направление, получить новые ресурсные возможности и применить их в коммерческой сфере — хоздоговорных раскопках. Так мы с двумя партнерами открыли фирму.
Коллеги в археологических кругах довольно скептически к этому отнеслись, указывая на кризис, считали что развитие маловероятно. Но я посчитал, что кризис — это как раз то время, когда нужно начинать развитие, поскольку, когда вокруг все благополучно, занять свое место в этой отрасли было бы практически нереально.
Мы берем много сложных объектов, городских раскопок, внедряем автоматизацию процессов, современные технологии. За счет этого нам удалось выйти на большие объемы: сейчас у нас одновременно работает пять экспедиций. Одна — здесь, в Челябинске, другие — в Нижегородской области: в самом Нижнем Новгороде, в Арзамасе и в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском монастыре.
Сейчас археология является драйвером для развития остальных наших проектов: мы заходим в сферу архитектурной реставрации объектов культурного наследия — большую, интересную, очень сложную, требующую много ресурсов. Можно сказать, что это направление у нас уже состоялось и вышло на активные работы по всем возможным направлениям деятельности. Начали работу в сфере IT, создаем программные продукты для бизнеса. Раскопки помогают нам поднять на ноги новые проекты и двигать их вперед, а они в свою очередь помогают развивать и археологическое направление.
— Городские раскопки — основной источник вашей прибыли?
— Фактически, да. Это очень востребовано, поскольку везде, где нужно что-либо построить, сперва следует провести археологические изыскания. Кстати, это не только исторических центров городов касается. Закон предусматривает такую процедуру вообще для любых участков, на которых что-либо когда-либо может быть построено — прежде, чем что-то строить, археологи должны заключить договор, провести предварительную работу по сбору информации, получить разрешение, приехать и провести разведку: раскопать шурфы и выяснить, есть ли что-то под будущей стройплощадкой. В городах за этим строже надзор, особенно там, где исторический центр взят под государственную охрану — как в Челябинске.
— Как выглядит процедура?
— Застройщик посылает запрос в госорган по охране культурного наследия, где ему, отвечают, что да, на участке, где вы хотите что-то строить, есть обременение и необходимо проведение изысканий. Затем строители ищут подрядную археологическую организацию, которая может провести эти раскопки — путем оценки ценовых и временных (сроки работ) предложений и анализа деятельности организаций или через тендер, если это госкомпания. Организация получает открытый лист, т.е. разрешение от министерства культуры РФ, затем археологи проводят земляные работы, по завершении раскопок пишется научный отчет, а саму территорию снимают с охраны (иногда для этого требуют дополнительную экспертизу), чтобы затем уже начинать строительство.
— То есть, проводить раскопки может кто угодно?
— Существует определенная региональная разбивка: археолог, который работает в определенном регионе, может получать открытый лист — право на проведение раскопок — только в границах своего федерального округа, где он имеет опыт руководства раскопками. То есть, человек, который всю жизнь проработал на Урале, не может поехать копать в Центральный регион. Так сделано, поскольку все археологические памятники имеют свою специфику: по расположению в природных зонах, по культурно-историческим особенностям.
— Как в таком случае вы получили право работать в Челябинске?
— На время проведения наших исследований мы взяли в штат кандидата исторических наук Елену Куприянову из ЧелГУ — местного специалиста с богатым опытом археологических работ. Сейчас она руководит раскопками на нашем объекте в Челябинске. Теоретически и я мог бы получить открытый лист, так как работал на Южном Урале и первые свои открытые листы получал здесь. Но мы ведем много объектов одновременно, к тому же я сейчас пишу докторскую диссертацию, много другой организационной и научной работы. Физически не могу много времени проводить здесь.
— Сезоны строительства и археологических раскопок в наших широтах в целом совпадают. Возникают ли ситуации, когда заказчик торопит вас с работами и приходится нарушать какие-то регламенты?
— Конечно, но мы стараемся таких ситуаций не допускать. У нас хорошие юристы — все моменты, касающиеся сроков работ, площади раскопок, многих других факторов, они прописывают в договоре и затем находятся в контакте с заказчиком, чтобы оперативно решать разного рода вопросы. Например, уменьшается площадь работ — соответственно, нужно уменьшить и сумму. Заказчики видят такое правильное, нормальное отношение к процессу и большинство из них потом, как правило, обращаются к нам снова для работы на новых объектах.
Всегда есть проблема в том, чтобы соблюсти баланс: с одной стороны — сохранить археологический памятник и получить из него максимальный объем информации, с другой — не затянуть работу, поскольку у застройщиков все упирается, как правило, в кредитные деньги, любая просрочка по времени работ — это очень большие финансовые потери вслед за потерей времени.
А период строительства в наших широтах имеет ограничения из-за природно-климатических особенностей. Часто сложность памятника или дополнительные затруднения наверстываем за счет привлечения дополнительных рабочих, автоматизации процессов, улучшения логистики, использования новых технологий: 3D-моделирования, съемок с квадрокоптеров…
— С квадрокоптерами сейчас непросто.
— В Челябинске у нас есть разрешение для работы на нашем объекте: мы подали заявку и нам дали все согласования, все документы и позволили летать. Всё официально, поскольку сейчас каждое правонарушение влечет большие штрафы.
— Можно ли сказать, что коммерческая археология таким образом работает эффективнее, чем академическая?
— Я бы не стал их сравнивать или противопоставлять друг другу. Конечно, задача у нас одна и та же, но специфика работы совершенно разная. У тех, кто занимается наукой, есть возможность изучать памятник постепенно, небольшими площадями. А у нас все упирается в нехватку времени и большие площади — но и ресурсов у нас за счет коммерческой составляющей больше.
Те, кто заходит в этот бизнес — как правило, это люди из научной сферы — часто пытаются работать на коммерческих объектах привычными им методами. Это влечет увеличение сроков, а за ним кроются неустойки и прочие неприятные вещи.
— То есть порог входа в археологию как в бизнес достаточно высок?
— Можно сказать и так. Археологических организаций по стране достаточно много, существует определенного рода конкуренция, но компаний, которые подходят к работе системно, да еще и берут несколько крупных объектов в сезон (не будем считать разведочные работы) — их совсем немного. А небольшим фирмам, у которых нет грамотных юристов, нет денег, не под силу взять такой крупный объект, как тот, на котором мы работаем в Челябинске. Любой крупный объект — это привлечение собственных или заемных средств, часто — от трети до двух третей от суммы контракта. Это не все могут себе позволить, да и банки сейчас дают кредиты с большим скрипом даже проверенным заемщикам.
— Насколько рентабельна археология как бизнес?
— Если в среднем, то примерно такая же маржинальность, как и у наших заказчиков — в строительстве. Было время, когда в археологии можно было заработать больше, но сейчас идет жесткая регламентация, масса ограничений, сложные научные отчеты, которые сдаются в Институт археологии РАН, сдача находок в музейный фонд, высокий зарплатный фонд и многое другое.
Точную цифру назвать сложно, она очень условная: объект объекту рознь. Есть разные риски — например, когда начинаешь раскопки на каком-либо объекте, не знаешь достоверно, что тебя ждет под землей.
Запланировал по расчетам вскрыть 40 см культурного слоя — а на участке оказалось кладбище, где каждое погребение нужно тщательнейшим, подробнейшим образом обследовать: извлечь и обработать все находки, зачистить, отрисовать и т.д. И это кладбище может быть настолько насыщенным, а сроки работ по контракту — такими сжатыми, что организация может еще и в минусе остаться.
Знаю массу случаев, когда коллеги докапывали объект за свои деньги, за счет прибыли с других контрактов, т.е. проект может оказаться и минусовым. Поэтому мы по сложным и большим объектам предпочитаем сами делать все работы от разведок до раскопок.
— Что собой представляет объект, на котором вы работаете в Челябинске?
— Мы начали из глубины участка и двигаемся сейчас к дороге, к улице Пушкина. Там расположены фундаменты домов постройки XVIII века. Артефактов представляющих большой интерес не очень много, хотя каждая находка из культурного слоя очень важна. Часто попадаются мусорные и выгребные ямы, — словом, пока ярких находок мало, но мы только начали наши работы. Попадаются монеты, керамика, бытовые инструменты. Около одного из домов мы нашли три схрона с патронами времен Гражданской войны, в одном из них лежали погоны прапорщика царской армии, в другом — казачий кинжал. Еще ядро нашли от пушки.
— Такие находки потребовали привлечения компетентных органов?
— Да, конечно, распоряжаться такими вещами по своему усмотрению — уголовное преступление, даже несмотря на то, что они больше ста лет пролежали в схроне. Мы сразу набрали 112, приехала полиция, изъяла боеприпасы. Погоны и кинжал нам оставили. Ядро тоже. (смеется)
— Но цель раскопок — не только извлечь из земли артефакты?
— Решаются некоторые вопросы градостроительного плана: как раньше проходили улицы, как они со временем переносились, где какие стояли дома. Но Челябинск — не очень старый город, здесь не ждешь каких-то неожиданностей, как в городах, где история города занимает многие столетия и где можно метрами копать культурный слой.
По завершении полевых работ следует стадия написания научного отчета. По условиям контракта она занимает год, по факту же мы пишем научный отчет параллельно. Все просто: быстрее напишем отчет — быстрее деньги получим и сможем высвободить людей на другие работы. Сами находки сдаются в музейный фонд Российской Федерации.
На сдачу дается период до трех лет, но мы предпочитаем сразу готовить все документы, фотографировать, описывать, типологизировать и отрисовывать находки, после этого сдаем все что имеет историческую ценность, как правило в музей в том регионе, где проводили раскопки. Поэтому все наши находки в Челябинске будут сданы в местный Исторический музей.
— У вас своя слаженная команда, но вы привлекаете рабочих на раскопки непосредственно на местах. Где вы их берете и сколько они у вас получают?
— Археология — это настоящая субкультура, в этой сфере обращается огромное количество людей, но при этом почти нет людей случайных. У нас есть как постоянные штатные сотрудники, так и те, кого мы берем на сезон, но вокруг нас уже сложился определенный круг людей, которые регулярно ездят с нами работать. География большая — от Красноярска до Крыма. Много кто приехал с Донбасса — в Донецке и Луганске хорошая археологическая школа, у нас целая группа работников оттуда сейчас.
Что касается зарплат, то тут сложно назвать какую-то среднюю цифру. Есть оклад, есть всякие надбавки, у тех, кто работает на лопате, существует две формы оплаты. Одна — поденная, от 2 до 3 тыс. за смену, другая — по выработке, за кубометр земли.
Таких мы называем «кубатыри» — когда я первый раз увидел, как они работают, был удивлен: люди встают, делают разминку, пьют витаминные коктейли, и выходят в поле — готовы и могут работать с раннего утра и до захода солнца. Среди них много спортсменов, людей с высшим образованием, но это очень тяжелая работа, на износ.
Тем не менее те кто работает у нас знают методику работ и, несмотря на объемы, понимают где можно работать интенсивно, а где — аккуратно без потери информации для науки. Конечно бывает, что мы их ограничиваем по скорости работы, чтобы выдерживать методику и технологию раскопок, темп работы остальной команды, да и чтобы соблюсти технику безопасности и нормы трудового дня.
— И все же, если в деньгах считать? Археология — это та сфера, где можно нормально заработать специалисту-историку или археологу?
— Не будем называть конкретные суммы, они варьируются в зависимости от квалификации как лаборантского состава, так и археологов, наличия возможности получать открытые листы, а также знаний, умений, навыков и опыта практической работы. Слагающих много. Но могу сказать, что у нас зарплаты выше средних по регионам, где мы работаем.
— «Сухой закон» у вас есть?
— «Сухого закона» у нас нет, потому что у нас никогда не было с этим проблем. Люди, которые у нас работают, все достаточно мотивированные, многие профессионально занимаются спортом, а кто не мотивирован или у кого-то какие-то сложности с алкоголем — они надолго у нас не задерживаются.
Сам уже больше трех лет не пью — понял, что уже просто физически тяжело: много организационной и научной работы, встреч. Даже небольшие посиделки ведут за собой необходимость больше отдыхать. А надо постоянно иметь возможность думать и анализировать информацию, проводить много времени за рулем и быть постоянно на связи. Поэтому практически после создания организации и появилась необходимость ограничить вредный образ жизни.
— То есть примерно, когда начали заниматься бизнесом, тогда и бросили?
— Получается так. (смеется)
— Непростое все-таки вы выбрали направление.
— Хоздоговорная археология, если развивать ее как большое и устойчивое предприятие, занятие хлопотное. Да, со стороны в него попасть очень сложно. Надо понимать специфику изнутри, иметь опыт и знания, разбираться не только в вопросах управления и законодательства, но и научной сферы. Так как мы работаем для получения и сохранения полученных знаний в интересах фундаментальной науки.
Можно сказать, что наше направление — очень сложный и отчасти «благородный» бизнес, ведь полученные результаты раскопок, как отдельные части большой мозаики, позволяют собрать в непрерывный процесс исторические факты и существенно дополняют информацию о нашей истории: как малой Родины — отдельного населенного пункта, города или области, — так и всей страны.