Сергей Чернышёв: «Заработать вместе со страной шкурно выгоднее, чем в одиночку»

С началом эры активных слияний и поглощений вопрос о том, как увеличить стоимость бизнеса, для российских предпринимателей перестал быть абстрактным. Сергей Чернышёв подливает масла в огонь, уверяя, что резкий рост капитализации активов нужен не только и не столько для экономического процветания каждого отдельного предпринимателя, сколько для сохранения государственного суверенитета.

досье
Сергей Чернышёв
Директор Русского института, председатель Консультативного совета «Управляющей компании № 1».
Окончил факультет управления Московского физико-технического института. В 1999 г. стал одним из учредителей Центра корпоративного предпринимательства при Высшей школе экономики.
Автор книг «Смысл», «Корпоративное предпринимательство: от смысла к предмету», «Россия. Собственность. Идея». Последний труд – «Россия суверенная: как заработать вместе со страной».

Почему российские бизнесыдешево стоят? От чего зависит капитализация компании?
Как превратить недооцененные активы в машинку для производства капитала?

Сергей Чернышёв убежден, что к осознанию самой возможности управления стоимостью активов мир пришел относительно недавно. До середины прошлого века считалось, что направлять и регулировать процесс капитализации может только провидение. Владелец капитала перед лицом рока был бессилен: проснувшись утром и открыв утренние газеты, он мог узнать, что благодаря произошедшим за ночь событиям, которые он не планировал и на которые никак не мог повлиять, его капитал, например, удвоился или, наоборот, усох. Управлять стоимостью казалось такой же фантастикой, как манипулировать погодой.

Где у капитала ручка

Ведущие мыслители со времен Платона, включая Фихте, Гегеля и Маркса, Коммонса и Веблена, давно задавались вопросом, где у капитала ручка с надписью «капитализация», которую можно крутить подобно шарманке и заставлять капитал работать согласно желаниям хозяина.

На практике этот вопрос встал ребром в Соединенных Штатах во времена великой депрессии, когда нация, к 1928 г. производившая более четырех млн легковых автомобилей в год, была ввергнута в разруху, а десятки миллионов людей элементарно голодали. Судя по тому, что представляют собой США последние 70 лет, найти заветную ручку капитализации американцам все-таки удалось.

Сергей Борисович, где же все-таки находится эта «ручка»? От чего зависит стоимость активов?

– Давайте сначала разберемся с самим понятием «капитализация». Это свойство того или иного актива, находящегося в вашей собственности, работать как капитал. Иными словами, способность вещи быть машинкой для производства добавленной стоимости. Я могу купить чайник и по­строить на нем бизнес, тогда для меня чайник – это материализованный капитал, средство производства прибыли в при­дорожной чайной. Чтобы подсчитать его капитализацию, надо ответить на вопрос: сколько денег я могу заработать, используя этот чайник, до того момента, как его разобью, либо поставки чая прекратятся, и мне нечего будет заваривать, либо его перестанут пить в той местности, где я живу, либо этот чайник морально устареет и по­требуется другой.

Есть такой параметр – Q Тобина – отношение рыночной стоимости предприятия к рассчитанной по бухгалтерскому балансу цене его материального тела. Так вот, на Западе это Q долгие годы было в среднем не больше 0,8. А с середины 1970-х оно вдруг начало резво расти, и, если верить цифрам, приведенным в книге Андриссена и Тиссена «Невесомое богатство», сегодня коэффициент Q составляет уже в среднем где-то 6-7. То есть стоимость предприятий в развитых странах стала резко отрываться от цены их материального тела.

У Coca-Cola материальные активы составляют лишь 2% стоимости компании. У них Q Тобина и вовсе 50?

– Я нарочно не беру такие компании. У той же Google это Q будет вообще запредельным. Я сейчас говорю о традиционном бизнесе с громоздким вещест­венным телом, о каком-нибудь заводе с паровыми молотами и лязгающими блюмингами.

Смысл увеличения Q таков, что рост капитализации идет за счет «невидимых активов», стоимость самого железа сейчас меньше интересует предпринимателей. Главное – сколько оно позволит иметь прибыли в год. При оценке капитализации современных западных предприятий эту сумму обычно умножают на 6-7, так как предполагается, что в среднем можно прогнозировать прибыль с предприятия на 6-7 лет вперед, после чего риски становятся непредсказуемыми.

А если вы возьмете какой-нибудь российский завод, то его капитализация вообще может оказаться нулевой или отрицательной. В 2005 г. РАО ЕЭС стоило в два раза дешевле, чем оно приносит за год. То есть рынок почему-то считает, что даже супер­благополучное по российским меркам РАО больше полугода не просуществует.

Сергей Степашин недавно объяснял секрет низкой капитализации россий­ских фондов тем, что в начале 90-х хитрые приватизаторы изменили систему оценок, для того чтобы им досталось все по заниженной цене. И чтобы вернуть нашим активам их истинную стоимость, Степашин предлагает пригласить серьезных зарубежных оценщиков и им намекнуть: вот в Италии бизнес, в чьей технологической основе лежат гидротурбины того же класса, что и у нас, стоит в 15 раз дороже. Тут что-то нечисто! Так давайте проведем «стратегический аудит» за большие деньги и по итогам напишем справку, что наша ОГК (Объединенная генерирующая компания) стоит столько же, сколько в Италии, и все будет хорошо.

Те же Андриссен и Тиссен пишут: мы не сошли с ума, чтобы отдавать оценку стоимости нашей компании на откуп рынку. Мы должны сами подсчитать, сколько стоим, а потом убедить в этом рынок, используя открытую экспертизу, вводя в руководящие органы независимых директоров, публикуя развернутые обоснования собственных оценок и планы развития предприятия. На мой взгляд, рынок, конечно, может заблуждаться в стоимости активов, но только кратко­временно, спекулятивно.

Если стоимость наших активов в конечном-то итоге определяет рынок, как в таком случае мы можем повлиять на его оценку?

– Второе значение термина «капитализация» сближает его со знакомой советским гражданам «индустриализацией». Это сознательная деятельность управленца, направленная на то, чтобы взять стоимость активов под контроль и сделать управляемым параметром, объективной характеристикой цены. Но возьмите, к примеру, нынешнее положение гидроотрасли, к которой, будучи членом проектного комитета ГидроОГК, я имею некоторое отношение. У нас значительная часть гидротурбин выработала все мыслимые нормативные сроки и экономически уже не существует. Здания ГЭС в принципе проектировались так, что при выработке определенного гарантийного срока их нужно останавливать: там замена турбоагрегатов вообще технически не предусмотрена. А если я покупаю бизнес, основанный на генерации, для меня самым важным параметром является точная оценка того, сколько времени данная станция проработает до выработки ресурса турбин, какая часть времени уйдет на плановые ремонты, ну и, наконец, какова вероятность аварий. Так вот, по поводу старых гидротурбин вообще не было таких оценок, и человек, который их покупает, смотрит: по совет­ским стандартам ее уже нет. Просто весной собирается так называемая паводковая комиссия и, осеняя себя крестным знамением, принимает решение: так и быть, пусть эта штука еще год покрутится, но, если что-то случится, «стрелочником» будет главный инженер.

Наивный вопрос: да так ли уж важно, сколько это советское барахло стоит, если я, например, не собираюсь его продавать? Работает – и ладно.

– Нет, не ладно. Мне, как владельцу, нужны огромные деньги, чтобы ремонтировать и модернизировать гидроагрегаты, а кредит в банке дают под залог их рыночной стоимости. А если моя турбина ничего не стоит? Так что здесь кроется весьма конкретная материальная проблема. Что же нужно сделать, для того чтобы эта несчастная турбина-старушка обрела стоимость? Среди прочего – точно определить оставшийся ресурс и спрогнозировать, как он будет меняться в будущем. Например, наши коллеги из управляющей компании «Волжский гидроэнергетический каскад» инициировали работы по «обклейке» турбин многочисленными микродатчиками, с тем чтобы за год-два соответствующая ИТ-система наработала статистику и на ее осно­вании был составлен более-менее точный прогноз. Эта работа затратная, и с виду она скорее инженерная, нежели экономическая, но она приводит к построению все более точного прогноза производительности агре­гата, а следовательно, и к росту капитализации компании.

Ткань капитализации

Главную причину низкой стоимости российских фондов Сергей Чернышёв видит вовсе не в варварской приватизации первой половины 90-х и не в изношенности совет­ского промоборудования. Корень зла, по его словам, в порванных цепочках отношений между собственниками активов.

Наши несчастные бизнесы по сравнению с Западом стоят так мало, потому что капитализация находится не внутри актива, а снаружи – в системе отношений его собственника с потребителями, поставщиками, страховщиками, государственными регуляторами, органами стандартов и т. д. Чем плотнее эта ткань, чем в большее количество цепочек добавленной стоимости встроена компания, тем выше ее капитализация.

– В начале 1990-х российские производ­ственные цепочки, которые долгие годы выстраивались Госпланом и министерствами, были разорваны. Почему-то подразумевалось, что их реструктуризацией займется рынок. Но никогда прежде в истории рынок не сталкивался с конструкторской задачей восстановить разрушенные системы ко­операционных связей постиндустриальных комплексов типа Атоммаша или ракетно-космической корпорации «Энергия». Он в состоянии выстраивать цепочки только в тех случаях, когда речь идет о производстве штанов или помидоров, то есть простейших потребительских продуктов.

Как идея выстраивания цепочек добавленной стоимости выглядит в реальной практике?

– Думаю, многие ваши читатели прекрасно знают, что зарабатывать деньги на проектах лучше, чем в регулярном бизнесе. Рентабельность бизнеса колеблется где-то чуть выше уровня инфляции, там много не заработаешь. Причем чем старше бизнес, тем ниже процент. А проекты могут давать и 30% роста, и 50%, и 150%.

Что такое проект? Я не говорю про обще­известный project management , поскольку его стандарты относятся не к самой сути проектной деятельности, а лишь к проектной логистике. Под проектом следует понимать совсем другое: конструирование цепочек (строго говоря – схем) отношений между собственниками различных активов и ресурсов для производства добавленных стоимостей.

Например, у нас есть полумертвый активчик, в соседнем регионе точно такой же стоит в два раза больше, а в Португалии – и вовсе дороже в 10 раз. Проект состоит в том, чтобы быстро и энергично довести стоимость нашего актива хотя бы до стоимости соседнего. Для этого нужно мысленно разделить свой актив – завод, холдинг – на элементарные производст­венные бизнес-единицы и оценить их капитализацию. Затем сравнить их с соседними или зарубежными аналогами и в первую очередь взяться за самые недооцененные, потому что именно там наибольший потенциал роста. Мы наблюдали такую ситуацию в целом ряде компаний. Например, Екатеринбургский тракторный завод вместо прежних 10 тыс. тракторов в год к концу 90-х с трудом производил и продавал 500, и при этом его капитализация была в районе нуля.

А как они увеличили капитализацию? Модель трактора поменяли, лицензию новую купили?

– Там было сделано многое, но смысл можно пояснить на одном примере. Михаил Болотин, создатель концерна «Тракторные заводы», предложил многим сейчас понятную стратегию сегментирования конечного спроса и поочередного заполнения сегментов. Платежеспособного спроса на 10 тыс. тракторов уже не существовало, зато целый ряд городских хозяйств были вполне способны заплатить за трактор-пылесос для уборки улиц. Но в родном отечестве таковой не производили, а зарубежные аналоги стоили дорого. Болотин предложил рассматривать трактор как трансмиссию с двумя точками съема мощности, на которые можно навешивать специализированные устройства для самых разнообразных работ – например, экскаваторный ковш, краскопульт, вышку-подъемник, машинку для стрижки вино­градной лозы и, в частности, пылесос. Таким образом, разбивая конечный 10-тысячный спрос на сегменты, по каждому из которых есть спрос на несколько сотен конкретных устройств, можно загрузить всю производственную линию. А дальше, выявив точку спроса, они пошли назад – к предложению: стали выяснять, где этот пылесос можно достать. Сначала подобные насадки приходилось покупать за границей, а затем нашли полуумершие оборонные заводы, когда-то производившие промышленные пылесосы, и наладили там производство насадок по зарубежной лицензии.

И так предстоит двигаться вперед и назад от простаивающего актива по каждому сегменту, чтобы простроить цепочку и удовлетворить конечный спрос. Ничего сверхсложного в этом нет. Только здравый смысл.

Проблема, наверное, на уровне движущего фактора. Чтобы начать выстраивать цепочки вокруг себя, надо принять на себя более важную роль и большую ответственность.

– Этим как раз и отличается бизнесмен от предпринимателя. В моделях неоклассической экономики бизнесмен всю информацию о рынке получает полностью, мгновенно и бесплатно – он знает, у кого есть спрос на его продукцию, у кого – предложение того, что ему необходимо для производ­ства: станков, рабочей силы, коммуникаций. И ему остается только выбрать: среди поставщиков – при прочих равных – кто продает дешевле, среди покупателей – опять же при прочих равных – кто купит подороже. Поэтому фактически ему вообще приходится иметь дело не с людьми, а только с однородными равнокачественными товарами. Это в идеале.

А в реальности собственник выходит со свежеприватизированным заводом на рынок и видит: предложение сырья, станков, комплектующих изделий, нужных его производству, отсутствует, и там все заросло мхом да бурьяном. Платежеспособного спроса на то, что завод производит, тоже нет. И тогда бизнесмен кладет зубы на полку, как это и происходило при великом экономическом кризисе в США.

Предприниматель же использует законы рынка, а не подчиняется им. Он начинает искать тех, кто раньше покупал эту продукцию, идет по их следам, доходит до конкретных потребителей, выясняет, в чем у них проблема – может, они сами простаивают, или производство перепрофилировали, или не могут получить кредит – и помогает им этот спрос снова восстановить. Точно так же он выясняет судьбу и помогает подняться каждому звену в цепи по­ставщиков. И так вперед-назад до тех пор, пока он не прикрепится к вновь созданной и хорошо прошитой цепочке, пока не возникнет некая целостность, которая может производить то, на что есть спрос, и покупать то, что обеспечено предложением. Но эта новая целост­ность – уже не отдельный завод, а множество собственников, которые связаны между собой сознательно спроек­тированной и реализованной системой контрактов.

При этом добавленная стоимость не слишком зависит от того, в каком месте цепочки я нахожусь со своим первоначальным активом. Если я предприниматель, то могу так сконструировать цепочку, что точка присвоения добавленной стоимости будет именно там, где решу я. Искусство предпринимателя как раз состоит в том, чтобы создать для всех собственников, чьи активы включены в цепочку, мотивирующие условия, которые чуть лучше, чем их нынешнее положение на рынке. При этом вся фишка в том, что тут нет никакого жульничества. Предприниматель заслуживает того, чтобы забрать практически всю добавленную стоимость, кроме той, которую он должен оставить, чтобы чужие активы в схеме функ­ционировали – с учетом их амортизации и минимальной прибыли.

Если грубо обобщать все вышесказанное, вы призываете бизнесменов объединяться?

– Мы никого ни к чему не призываем, бизнес – это же не митинг. Мы скорее подаем сигнал тем, кто своим умом уже дошел до того же: что нужно управлять проектами, а не бизнесами; что их должно быть много, и для них нужен некий конвейер; что каждый проект только кажется абсолютно уникальным и неповторимым, а на самом деле они по сути своей одинаковы. Сейчас все, кто ищет проекты, для того чтобы вложить в них деньги или свою компетенцию – отдельные предприниматели, корпорации, пытающиеся работать в проектном режиме, и, самое главное, банки, разнообразные инвесторы, фонды прямых инвестиций – сталкиваются именно с этой проблемой: им приходится работать над каждым новым бизнесом как уникальным и неповторимым. По­этому они несут колоссальные издержки при отделении множества необязательных оболочек и частностей. Они вынуждены тратить огромные деньги на высоко­квалифицированную экспертизу, которая в большинстве случаев дает отрицательное заключение об успешности проекта, и вешать все издержки на немногие состоятельные бизнес-идеи. При этом на саму проверку тратится так много времени, что часть проектов в процессе экспертизы просто устаревает. И по­этому они могут работать только с очень крупномасштабными и долгоживущими бизнесами – а таких на рынке почти нет. Один из руководителей «Ренессанс-Капитала» так и сказал мне: нас интересуют проекты от $1 млрд и выше.

Весь смысл исповедуемого нами подхода состоит в том, чтобы резко понизить планку масштаба проектов, с которыми можно работать. Этот подход позволяет современной корпорации быть кашалотом, питающимся высококалорийным планктоном бизнес-идей. При использовании единых стандартов резко сокращаются стоимость и время анализа.

Так что подзаголовок моей книги «Как заработать вместе со страной» – это не стеб. Когда приватизаторы, грубо говоря, отпиливали от страны кусок, то капитализация этого куска, как и распиленной страны, падала в сотни раз. Почему? Ну распилите авто­геном автомобиль на кубики размером 10х10х10 см. Сколько будет стоить каждый кубик? Свалите в кучу – сколько они будут стоить вместе? Как тонна неутилизируемого мусора. Гораздо интереснее работать хотя бы с бампером или рулевой колонкой, а еще лучше – с целым автомобилем. Поэтому заработать вместе со страной определенно быстрее и шкурно выгоднее, чем отрывать от нее кусок и потом безнадежно пытаться его куда-то вклеить. Все равно вклеится плохо.

Как страна, как сообщество, мы сегодня представляем собой самый некапитализированный ресурс в истории человечества. С точки зрения пессимиста, мы находимся перед беспрецедентной угрозой нашему суверенитету. Один из основных принципов подлинного собственника – не должно быть бесхоза. Если я, к примеру, хозяин усадьбы, и у меня посередине участ­ка торчит забытый полуразвалившийся трактор, в кабинке бомжи живут, а в моторном отсеке барсуки гнездо свили, то ко мне могут прийти и сказать: «Раз ты всем этим не пользуешься, давай мы трактор заберем, сдадим на металлолом, а две сотки под ним возьмем у тебя в аренду. А если ты против, то мы сообщим, куда надо, что у тебя не только земля по назначению не используется, но и твой бурьян разносит семена по соседским участкам. И тогда тебя вообще могут лишить права на этот актив». И основ­ная опасность для России состоит как раз в том, что мы сидим на колоссальных природных ресурсах, а вокруг нас мир, которому всего этого недостает, и он не может понять, почему мы сами эти ресурсы не осваиваем и не продаем их другим по рыночным ценам.

А оптимизм ситуации состоит в том, что если какая-то собственность недокапитализирована, значит, у нее колоссальный потенциал роста. И если мы по стоимости наших активов дорастем хотя бы до средне­мирового уровня, то с учетом масштаба нашего материального тела автоматически попадем в тройку сверхдержав. А для этого нужно за 15 лет хотя бы догнать по уровню капитализации нынешнюю Порту­галию, то есть увеличить нашу стоимость в 10 раз.

– Тогда за нас это сделают другие. Но мы перестанем существовать как суверенное государство. 

*Project management – законченный цикл деятельности, имеющий начало и конец, конкретную цель и ограничения по ресурсам, срокам и качеству результата.