В пандемию обанкротились передвижные цирки и контактные зоопарки — зверей сдают на чучела

В Челябинск Карен Даллакян, только-только закончивший ветеринарный факультет Вологодского молочного института (сейчас — Вологодская государственная молочнохозяйственная академия — прим. ред.), приехал в 1992 году, чтобы навестить отца. Вачаган Даллакян, металлург по специальности, был здесь в рабочей командировке на одном из челябинских заводов и приболел. Время в стране было тяжелое, перестройка. Задерживаться на Южном Урале Карен Даллакян не планировал: в Ереване ждали мама и молодая супруга, но судьба распорядилась иначе.

— Я же сидеть долго на одном месте не могу, — со смехом вспоминает он. — Выгуливал пуделя Кокки, познакомился с другими собачниками, разговорился. Оказалось, ветеринаров остро не хватает, на весь город — только ветеринарная госслужба. Одного проконсультировал, у другой собачки подлечил — так и стала молва расползаться. Кто-то рассказал, что открывается кинологический центр на улице Байкальской, а при нем — первая в городе частная ветеринарная клиника. Я, конечно, пришел проситься на работу. Правда, приняли поначалу на испытательный срок, обычным санитаром. А через неделю стал главным врачом: опыт был, не зря же два года во время студенчества ассистировал профессору на приеме и операциях в местном клубе собаководства. А еще через год получил лицензию и открыл собственное ИП, стал заниматься частной практикой.

Это были страшные времена, когда здоровых, породистых собак — колли, эрдельтерьеров, овчарок, ротвейлеров — приводили в веткабинет, чтобы усыпить. Или выбрасывали на улицу. У людей просто не было денег, чтобы прокормить еще и питомца. 

Это и подтолкнуло к мысли открыть фонд. Полетел в Москву, несколько дней, как школьник, просидел в библиотеке, обложившись словарями, — изучал статьи об иностранных благотворительных организациях, чтобы на их примере открыть в Челябинске фонд зоозащиты. Выделили мне комнатку на 4 этаже в здании, где по соседству находился фонд «АнтиСПИД». Стол, стул, старенькая кушетка, которую я сам оббил дерматином, — вот и весь кабинет.

Клиника долгое время оставалась фактически основным источником финансирования для фонда. Мое имя было уже на слуху, авторитет был, и в клинику часто приходили обеспеченные заводчики породистых собак, кошек, владельцы экзотических животных, для которых вопрос стоимости операции вообще не стоял — главное, спасти питомца. И за счет этого я мог что-то делать за символическую цену или вообще бесплатно. Фонд на плаву с 1998 года, не сдался никаким кризисам, и масштаб благотворительных проектов и акций с каждым годом только возрастает.

Сильно за это время изменилась ветеринарная служба?

— Да, в то время культура была очень низкая — приносили в ветклиники кастрировать в основном  котов, а кошек — а это же сложные полостные операции, был большой процент летальных исходов, хотя и занимались ими часто даже не ветеринары, а медики-гинекологи.

Старая государственная ветеринарная  служба была поставлена таким образом, что ветеринар, по сути, считался сугубо деревенской профессией. Я столкнулся с тем, что если у животного, к примеру, подтвердился диагноз «стригущий лишай», то по инструкции его следовало  усыпить. Хотя в то время уже появились и вакцины, и медицинские препараты. Времена были темные, тяжелые. Это сейчас есть интернет, где за секунду можно любую справочную информацию найти. А тогда за книжками в очередь выстраивались.

Семинары, выставки, конгрессы — катались по всей стране, обменивались опытом. Один раз, попав на ветеринарную конференцию, вдрызг разругался с производителем кормов, который там числился в спонсорах. Потому что меня, как докладчика, заставляли в конце выступления дать рекомендацию: лечение заболеваний обязательно должно сопровождаться включением в курс терапии кормов конкретной марки. Такая вот хитрая рекламная уловка. К сожалению, превратили серьезные конференции в коммерцию — противно, я такие вещи не люблю. Я человек прямой, мне важен только результат. К сожалению, одна из гуманистических профессий тоже со временем превратилась в чистые воды коммерцию. И из-за коммерциализации ветклиник страдают уже животные, а не только кошельки их владельцев.

Почему страдают? Сейчас же в ветклиниках полный арсенал лекарств, сложнейшее оборудование, вплоть до компьютерных томографов?

— Оборудование, лекарства — это прекрасно.

Но когда у врача стоит план — сделать кассу, от выполнения которого зависит размер его зарплаты, он думает уже не столько о плане лечения, сколько о сумме в чеке, навязывает ненужные услуги, назначает кучу ненужных препаратов, дополнительных обследований — аппарат же купили, надо отбивать. А это все нередко — потерянное драгоценное время.

Или стоит в клинике дорогущий анализатор крови, а врачу элементарно не хватает опыта и знаний, чтобы расшифровать этот анализ и правильно поставить диагноз — вот что грустно… Мы не сдались, не пошли в сторону коммерциализации — так уж я воспитан. Хотя, конечно, уже мог бы за это время построить целую сеть клиник. А я создал приют.

Сколько сегодня в приюте животных?

— Если считать вместе с домашними — собаками, кошками, курочками, уточками, козочками — около двухсот. А диких — сорок семь. Все время кого-то приносят. У нас же заключено соглашение с региональным министерством экологии, которое отвечает за дикую фауну — когда случаются несчастные случаи с дикими животными и птицами, в первую очередь по закону необходимо обратиться в министерство, и там уже дают разрешение на изъятие животных из дикой природы и спасение. До недавнего времени никто спасением не занимался — не было ни приютов, ни механизма взаимодействия, ни хотя бы мало-мальского финансирования. Вспомнить ту же историю спасения лосихи, которая случилась в феврале — животное попало в браконьерскую петлю, обессилело и могло стать легкой добычей. Мы с инспекторами и полицейскими выехали, обездвижили, убрали все это безобразие и выпустили ее в дикую природу. И инспектор с 30-летним стажем признался — впервые на его памяти так четко закон сработал.

Или, допустим, когда зимой около Снежинска случайно обнаружили лежку медведя. Пара километров — и город уже, жилые кварталы. Но специалисты минэкологии совместно с общественниками взяли ситуацию под контроль, с помощью дрона засняли с воздуха, что медведица готовится к зимней спячке и не представляет опасности. А весной, когда она проснулась, обеспечили прослежку, специально создали зеленый коридор, чтобы отвести подальше от города в лес.

Вообще, с каждой спасенной жизнью выявляем какой-то казус в законодательстве.

Помню в начале нулевых, когда еще Тефтелев был мэром Магнитогорска, рысь случайно забрела в город и ее убили. Думаю, кто-то просто захотел шкурку. Я обратился в прокуратуру с запросом: какое право охотник имел стрелять в городе? И Тефтелев тогда получил предписание, потому что действия действительно были неправомерными. Никакой охотник не может на глазок поставить диагноз, что дикое животное больно бешенством, и пристрелить. Только полиция имеет право стрелять, и только если есть реальная опасность для жителей. А если ее нет, животное следует обездвижить и после того, как ветеринар исключит опасные инфекционные заболевания, снова выпустить в лес.

История любого спасенного животного — юридический прецедент, который высвечивает какой-то пробел в законе. Например, при спасении рыси Марыси мы столкнулись с тем, что по закону нет третьего варианта: животное либо усыпляют, либо продают на аукционе, а чтобы просто передать в приют — нет, запрещено. Или взять историю львенка Симбы, который служил реквизитом для фотографий во время пляжного сезона в Краснодарском крае и заработал атрофию задних конечностей и пролежни до костей, находился в крайне истощенном состоянии. Оказалось, что львы не занесены в первую группу списка международной конвенции, которая занимается защитой животных — СИТЕС. И поэтому, получается, можно с ними делать все, что угодно — уголовное наказание за это живодерам не грозит.

Вот и ходят толпы фотографов с львятами по всему побережью Черного моря, в столичных городах — зарабатывают деньги, а дальнейшая судьба животных никому не известна и не интересна. А между тем в Африке поголовье львов резко снижается. 

Мы с петицией «Закон Симбы» выступаем за внесение львов в Международную Красную книгу и одновременно в Приложение I Конвенции СИТЕС. Этот шаг поможет спасти хищников от трофейной охоты и торговли в качестве живого товара.  

Мода на содержание экзотических диких животных проходит?

— К счастью, да. Люди стали избавляться.

Мне кажется, коронавирус заставил многих по-другому посмотреть на жизнь: находясь в течение нескольких месяцев фактически в четырех стенах на изоляции, человек начинает понимать, как это плохо и тоскливо. А в зоопарках и передвижных цирках животные в клетках проводят всю жизнь!

Кстати, во время пандемии многие дрессировщики обанкротились, контактные зоопарки, фотостудии. И у меня заявления их владельцев: «Помогите, животные голодают!» — на самом деле резкий протест вызывают. Когда дядька с золотой цепью, за спиной которого стоит огромный джип, начинает плакаться, что в передвижном зоопарке голод…. Единственное, что хочется сказать: «Ну, продай машину и накорми животных». Потому что эти самые животные кормили-поили его несколько лет, зарабатывали деньги.

А люди, к сожалению, ведутся на все это, потому что хорошие, жалостливые. Но помогать вот этим живодерам, которые кроме того, что эксплуатировать животных, ничего в жизни не умеют… Это в корне неправильно.

И в новом законе об ответственном отношении к животным как раз указано, что если владелец по каким-то причинам не может обеспечить содержание и уход, он обязан передать питомца в специализированные центры и приюты. Но пока все по-прежнему просят помощи у государства — те же цирки, зоопарки. Если ты плохой организатор дела — то закономерно пострадал. Страшно будет, когда этих несчастных животных превратят в коврики или чучела — я в последнее время уже стал замечать, как активизировалась реклама таксидермистов на Авито.

А приют не пострадал в пандемию?

— Единственное, что очень не хватало рабочих рук — все же по домам сидели, а после зимы как раз всегда много субботников. А в финансовом плане повезло, была подушка безопасности: все-таки клиника работает. И знаете, неожиданно стали приходить посылки со всей страны. Тогда история с Симбой как раз прозвучала. И кроме того, на изоляции наконец время свободное появилось, я стал видеоуроки проводить — пригодилось, что когда-то преподавал в ЧелГУ основы ветеринарии, был свод готовых лекций. Конечно, выдавал информацию простым языком, не засорял терминами — иногда по несколько десятков тысяч слушателей прямые эфиры собирали. И когда люди узнавали, что идет сбор денег на спасение львенка, большая поддержка шла, массовая.

А со всеми этими прогоревшими цирковыми дрессировщиками — просто беда. Отдают вот обезьяну, которая живет в маленькой коробочке, уже с ума сходит. Пока подготовили временную клетку и заказали постоянную, потому что обезьяны открывают любые двери. А другой дрессировщик позвонил —  просит забрать двадцать — ДВАДЦАТЬ! — тигров и львов.

Давно приют находится на этой территории?

— Уже шестой год.

Как она вам досталась?

— Когда-то здесь находились виварий и токсикологическая лаборатория санэпидстанции — выращивали грызунов: крыс, кроликов, чтобы на них ставить опыты, проверять вакцины. В 1990-х лабораторию закрыли, и помещения — два административных здания да гаражи, в которых держали животных для опытов, — опустели, законсервировали все на долгие годы. А в клинике в то время совсем критическая ситуация уже была, места для животных, которых все приносили и приносили, уже не было. Но раз здания в федеральной собственности, согласование — только через Москву. И вот я каждый четверг на протяжении двух лет звонил в Москву. Познакомился со всеми онищенками и их замами. Наконец, выбил согласование в Роспотребнадзоре. А дальше — Роскомимущество, эта контора еще страшнее. Набираешь номер — и сразу срабатывает автоответчик. Слушаешь, слушаешь робота, деньги капают, а дозвониться так и не получается. И на письма никто не отвечает. Я в конце концов не выдержал, написал во все инстанции, вплоть до администрации президента и правительства, приложил копии счетов за несостоявшиеся телефонные разговоры. И через три дня получил согласование. К слову, начальника Роскомимущества вскоре сменили.

В 2015-м наконец разрешили взять здания и гаражи в аренду на пять лет для некоммерческих нужд. Так и возник приют.

Конечно, тут за эти два года, что я боролся с инстанциями, все пришло в полнейший упадок. Просто небо и земля — все, что намертво не приколочено, — вынесено. Я схватился за голову: за что я подписываюсь?! Было страшно, честно. Но так долго ждали, бились, глупо было отступать.

Да и в клинике уже было невозможно вести полноценный прием, потому что все подсобные помещения переоборудовали под временные вольеры. Даже тигр Жорик там после операции жил — одну комнату пришлось ему целиком отдать. И он, конечно, махом убил весь ремонт, даже трубы водопроводные из стен вырвал. К счастью, друзья в коттедже построили вольер, туда хотя бы на лето туда его отправили. А еще каждую весну приносили раненых браконьерами лебедей — где держать? Ванну поставили прямо в клинике, там и плавали. Абсурд. Орел контуженный жил в вольере вместе с собаками, уже сам гавкал фактически. Лечение — одно дело, но требуется же и реабилитация, это занимает какое-то время. У всех друзей кто-то жил: у одного — енот без лапы, другому в курятник подселили сову, звонит через два дня: «Куры перестали нестись со страху — спасибо, Карен, удружил!».

Были поначалу, конечно, планы наполеоновские: сделаем красивый ремонт, пригласим Николая Дроздова на официальное открытие, красную ленточку перерезать. Какое там открытие! Как только заехали — как стали таскать животных! В Оренбурге монахи спасли орлов, звонят: оплатим дорогу, только заберите, мучаются птицы. Полетели — попали в ураган. Потом из Кургана звонят. Приют же не резиновый! У нас была клетка-конструктор, в которой по очереди жили собака, волк, львица, тигр, орел… Несчастный сварщик и в дождь, и а снег приходил переделывать.

Во сколько обходится содержание приюта?

— (Вздыхает — прим. ред.) Зависит от сезона. Конечно, самые большие расходы — на кошачьих. В ежедневном рационе хищников должно быть мясо, и не абы какие обрезки, а хорошее, потому что больным надо соблюдать определенную диету. В мороз идет не замороженное мясо, а только живой корм — мыши, кролики, чтобы не переохлаждать. В среднем на корм уходит 110-120 тысяч в месяц: это сено, зерновые, мясо птицы, говядина, овощи-фрукты для копытных. Еще зимой большие затраты на электричество, на отопление. Центрального отопления здесь ведь нет. И само собой, зарплата — три сотрудника в штате. Охрану убрали — сами охраняем, чтобы деньги сэкономить. Когда с Симбой история началась, угрозы посыпались, живодеры всякие стали звонить — видимо, разворошили их гнездо. Спасибо ЧОП «Витязь» — поставили тревожные кнопки бесплатно.

Волонтеры, спонсоры помогают?

— Да, двери приюта открыты для всех.

Когда спрашивают, чем помочь, я приглашаю в гости: посмотрите и сами решите, что надо. Кто-то деньгами помогает, кто-то — стройматериалами для вольеров. У многих животных в приюте есть опекуны: кто-то ежемесячно снабжает «своего» питомца мясом, кто-то просто переводит деньги с пометкой «Это — Атосу».

Мне друзья в один голос твердят: иди за грантом. Но проблема в том, что целевая ауидтория любой программы — всегда люди, а не животные. Выручает, что здесь, в приюте, мы не только спасаем животных, а еще и создали научный и образовательный центр: проводим уроки добра для школьников, привлекаем студентов биологического факультета ЧелГУ на практику. А то ребята в зоопарк приходят, а их заставляют там заборчик красить и цветы выращивать. Никто к хищникам на пушечный выстрел не подпускает — а это же будущие зоологи, они должны знать, как тигры кушают и чем какают. А тут — не поверите! — уже кандидатские работы пишутся — понятно, что у студентов огромный интерес. Эти ребята — мои руки. Так поставлена работа, что никогда в полном одиночестве не оказываемся.

Два года назад была громкая история со спасением животных из разорившегося зоопарка в Томске. Чем это закончилось?

— Ситуация была такая — основательница этого зооцентра скоропостижно скончалась. Ее супруг, не ветеринар и не зоолог, остался с коллекцией животных. Сколько мог, тянул это все, потом разорился, залез в долги, даже продал квартиру. Недобрые люди спаивали его и под шумок все растаскивали — остались только инвалиды и больные, старые животные. Дело дошло до того, что хотели продавать в бары и рестораны в качестве развлечения для посетителей. Местные зоозащитники разыскали меня в соцсетях и стали просить спасти тех, кого еще можно было спасти. Приехал и увидел ужасающую картину: стало понятно, что срочно спасать нужно не только диких кошек, но и остальных животных. Увы, увидев нашу настойчивость и заинтересованность, оставшихся животных взяли в заложники — потребовали заодно погасить задолженность по аренде помещений. «Выкуп» назначили в 270 тысяч рублей, плюс еще требовалось 47 тысяч на транспортировку и изготовление вольеров для животных. Объявили сбор и за несколько недель собрали нужную сумму. Кстати, тогда же в Челябинск переехала и медведица Маня — ее вместе с откормленными волками из местного частного зоопарка мы позже передали в горнолыжный центр «Солнечная долина» в Миассе — там просторные вольеры. А наш приют — это, по сути, дом престарелых для животных и животных-инвалидов, которые доживают свой век и нуждаются в особом уходе.  

Есть мнение, что разумнее и даже гуманнее усыпить больных животных, чем тратиться на лечение и искусственно продлевать им жизнь?

— Животные становятся инвалидами чаще всего по вине человека. И мысли, что их проще усыпить, возникают только у взрослых. Ни один ребенок, глядя на животное-инвалида, никогда не задал мне подобного вопроса. Выросло поколение тех, кто родился в девяностые, когда в погоне за деньгами люди забыли о воспитании детей.

Мы стали потребительски относиться к друг другу, забыв, что значит по-людски. Мы можем сдать в дом престарелых своих стариков и бросить младенца на улице, легко избавиться от надоевшей собаки. Мы забыли, что значит ответственность.    

Вот этот груз публичности — вы от него не устаете? Тяжело же быть бессменным дежурным по стране?

— Слушайте, это ужас просто. Устаешь, конечно. Даже скажу больше — иду по улице, вечно шепоток за спиной, некоторые и пальцем показывают: «Далакян идет». На выборах в райсовет пока только пригодилось. Причем жители домов с моего округа почему-то до сих пор думают, что я депутат, приходят со своими бедами, жалуются. Но делать нечего — выслушиваю, пытаюсь помочь, что в моих силах. Добрые отношения — это же на всю жизнь. Бывает, подходит на улице бабушка: «Помните, вы моего кота кастрировали? Двадцать пять лет, жив-здоров! Заглядывайте в гости на чай». Или говорят: «Завели песика, пуделька — черненький, кудрявенький… Решили Кареном назвать». Спасибо, говорю. Я не обижаюсь.

Собаки или кошки в среднем по 15 лет живут, и тех, кого я лечил в 1993 году, давно нет на свете, а отношения с их семьями сохранились — дети уже выросли и завели своих питомцев. Или, бывает, усыпили старое животное, которое вся семья обожала, — слезы, сопли, зарекаются, что больше — ни-ни, а через месяц, как виноватые первоклашки, стоят с маленьким котенком или щенком на руках — не выдержало сердце. Ветеринар — это же специфическая профессия, как семейный доктор. На прием приходит вся семья: мама, папа, ребенок, бабушка — и одна кошка.

Насколько мне известно, у вас далеко не всегда гладко складываются отношения с местными активистами-зоозащитниками?

— Иногда, знаете, хорошие вроде бы порывы какие-то некрасивые формы принимают. К пример, организовал я выставку в «Маяке» по раздаче бездомных животных. Люди, с виду приличные, обеспеченные, подходят, интересуются, готовы забрать кошку, а активистка спрашивает: «Где живете? Какие жилищные условия? Коттедж?! Не отдам! Только в городскую квартиру!». Кошка мыкалась по подвалам, а ее готовы забрать в дом, чтобы жила в тепле, неге и холе. Представляете, так ведь и не отдала кошку, устроила истерику. Или вспомнить историю, когда кошка случайно выпала из окна, и активистки выставили хозяйку настоящим извергом, устроили ей настоящую травлю в соцсетях, забрали кошку, и пенсионерка даже кредит взяла в 25 тысяч, чтобы свою любимицу у этих вот оголтелых зоозащитниц выкупить — и все без толку. Это же ненормально, дико, и из-за таких вот зоошизиков люди перестают помогать нормальным приютам.